Кривой требовал, чтобы я все время находился рядом с ним. Когда мы еще шли сюда, он говорил:

— Из толпы ничего видно не будет, а я хочу, чтобы ты как следует рассмотрел… Великого Жреца! И то, что он будет проделывать. И ты будешь стоять рядом со мной, среди приближенных Сабнэка. Это еще и для того, чтобы все знали, кем ты являешься…

— А кем я являюсь? — робко поинтересовался я.

— На самом деле — никем! Но, видя тебя рядом со мной, все подумают, что ты лицо значительное, — в голосе Кривого явно слышались издевательские нотки.

— А зачем?

Я спросил, уже зная заранее, что мне ответят: «Заткнись, Мелкий!» — но, к моему удивлению, Кривой снизошел до объяснения, правда, очень туманного, но все-таки оно звучало лучше, чем — «Заткнись, Мелкий!»

— Чтобы потом, когда ты скажешь: я исполняю указ Аластора, тебе верили бы на слово, а не тащили за ухо ко мне, чтобы проверять. Чтобы тебя везде пускали. Чтобы не задавался никто вопросом, какого черта здесь болтается мальчишка безо всякого дела.

Что ж, резонно, я и сам задавался этим вопросом уже неоднократно… И не только этим. Я поспешил воспользоваться снисходительно-милостивым настроением Кривого, чтобы задать еще один вопрос:

— Кри… Аластор, а почему его имя Сабнэк? Что оно значит?

Имя Великого Жреца мне было известно со слов Урода.

Оно было странное, непонятное, нечеловеческое.

Я не любил это имя… Для меня Великий Жрец всегда был просто Великим Жрецом.

— Сабнэк означает — растлитель тел умерших. Таково имя одного из демонов… Низшего порядка. В средневековье «демонология» была одной из важнейших наук… И имена демонов это наследие тех времен, плоды многолетних исследований.

— Но ведь он не демон?!

— Конечно, нет. И я тоже — не демон. Хотя имя мое тоже оттуда.

— Значит Сабнэк — тоже титул?

— Вроде того… Великий Жрец зовется Сабнэком. Исполнитель Указов — Аластором. Главарь бандитов — Валафаром.

Покровитель проституток — сутенер по-нашему! — Филотанусом.

— Какой идиот это все придумал? — невольно вырвалось у меня.

Кривой улыбнулся.

— Сабнэк.

Ну, вот! Ляпнул, как всегда…

— Но это похоже на какую-то дурацкую игру, — промямлил я, мысленно обругал себя ищи и за слово «дурацкую».

— Это и есть игра. Игра, которую начал Сабнэк. А другие подхватили. Заразились, как чумой… Эта игра придает смысл их существованию. Заставляет видеть себя совсем не тем, что ты есть на самом деле. Ну, а некоторые приняли игру потому, что она оказалась им выгодна… Она позволяет управлять и выживать. Игра… А ты что думал?

Что я думал? Я ничего не думал! Я устал думать, я просто ждал, что будет дальше.

Игра… С принесением в жертву живых человеков! Игра, придуманная извращенцем, маньяком, шизиком, игра, в которую мы будем играть с ним вместе, все вместе… Нет, я снова сплю! Я все никак не могу проснуться!

Святилище — пещера, тонущая в черном вонючем дыму коптящих факелов.

Дорога в Ад — глубокая яма, почти у самой стены, три метра в диаметре, со скользкими покатыми краями, смотреть в нее жутко, гадко и омерзительно…

Прихожане — человек пятьдесят пьяных, сквернословящих бомжей.

Прибегают ребятишки-попрошайки, устраиваются поудобнее, чтобы видеть лучше, приходят их «мамаши», грызущие семечки, тихо переговариваются между собой, тоже хотят посмотреть, как кино, телевизоров-то нет у бедняжек!

Какая-то старуха приводит малышек — «жен» Сабнэка.

Этих приводят по личному его указу, дети вдохновляют его, особенно — маленькие девочки, целиком пребывающие в его власти, ему приятно, когда ЭТО происходит на глазах у детей, когда они видят ЭТО. лица у девочек — неподвижно-каменные.

Они смотрят в одну точку. Они изменяются, только когда появляется Великий Жрец.

Великий Жрец? Вот это — Великий Жрец?!

Я начинаю дергаться в истерике, в конвульсиях не то смеха, не то плача. Смешно, гадко, обидно до слез. Кривой кладет мне руку на плечо и сильно сжимает ее, так, чтобы мне было больно, чтобы я пришел в себя.

Великий Жрец…

Здоровенный мужик с копной нечесанных черных волос, гривой спадающих до самого пояса, одетый в драное женское пальто с засаленным меховым воротничком и свисающими из-под подкладки комьями ваты, грязно ругаясь, тащил за волосы жалобно хныкающую голую женщину. Похоже, ту самую, которую мы похитили в Битцевском Парке… Ужасающе-грязная, голая, в синяках, с искаженным лицом — теперь ее трудно было узнать.

А Сабнэк — он действительно был неестественно-огромен, огромен, как орангутанг, как зубр, и так же неловок, пальто на нем угрожающе трещало при каждом движении. Огромная лапища вцепилась в светлые — когда-то светлые, а теперь, из-за грязи, неопределенно-желтые волосы женщины.

Его пришествие встретил рев и гогот, вопли, смех. Я не могу с уверенностью сказать, кого приветствовала толпа: Великого Жреца или пухлотелую голую женщину, которая постанывала, ползя на коленях, обдирая колени в кровь.

…Нет, я не мог узнать в ней ту, розовощекую, в белой шубке, которая так лихо скатилась к нам в овраг — юную мамочку, счастливую женушку — она похудела и постарела за эти несколько дней…

— Помогите! Помогите! Помогите! — безостановочно верещала она, извиваясь в громадных лапищах Сабнэка с черными от грязи, обломанными ногтями.

Оглянувшись, я увидел малышек, «жен» Сабнэка, и на их лицах — те же кровожадные, дикие маски ярости, как и у всех здесь, и они тоже ждут, они смотрят на жертву горящими глазами, щечки розовеют, зубки блестят — всеобщий экстаз!

Сабнэк наваливается на визжащую девушку, начинает методично насиловать ее, женское пальто задирается, я вижу мохнатую голую задницу, ритмично сокращающуюся, и, в такт движениям, он выкрикивает:

— Ты думаешь, ты — человек? Ты — тварь! Тварь! Никто из вас от меня не скроется! Я вас всех… Всех… У меня сила! У меня — право! Вы думали, нету меня уже? Вы думали, я хуже всех? вы думали, я вас не достану?

Потом выкрики сменяются бормотанием, а бормотание жалобными всхлипами, которые даже самые сильные мужчины иной раз издают в момент соития… Наконец, задергавшись, Сабнэк скатывается с женщины. Деловито оправляет пальто и спрашивает каким-то почти что робким голосом:

— Еще кто хочет?

Хотели все.

Мерзкая солоноватая вонь выбрасываемой спермы заглушает даже смрад горящих факелов.

Мне нехорошо… Кривой придерживает меня за плечо.

Сабнэк приближается к нам. Смущенно говорит Кривому:

— Когда я трахаю их баб, мне кажется, я всех их трахаю, тех, которые думаю, что они — сверху… А когда мы до краев ее наполним — отдадим повелителю. В ней — наша сила, наша жертва…

Кажется, в этот момент меня начало безудержно рвать, но никто не обратил на это особого внимания.

— Не хочешь к ним присоединиться? — холодно интересуется Кривой.

Я трясу головой и исторгаю новую порцию желчи.

Хочу домой…

Наконец, поток желающих кончился.

Странно, что она все еще жива… Тихо стенает, свернувшись комочком, обхватив живот руками.

Сабнэк возвращается из темноты, неся в руке тесак: такими пользуются в мясных магазинах.

Ловким натренированным движением он сносит женщине голову. Голова скатывается по покатому краю в яму…

Кажется, я догадываюсь теперь, почему из этой ямы так воняет!

— Перестань блевать, Мелкий! — шипит на меня Кривой.

— Или хотя бы блюй не в мою сторону!

Сабнэк поднимает обезглавленное тело над головой и начинает раскручивать на ноги, сопровождая свои действия воплями:

— Причастие! Причастие! Примите мое причастие!

Кровь толчками выходит из перерезанных артерий, дождем крупных капель осыпается вокруг Сабнэка, а все присутствующие — даже дети! — принимаются подпрыгивать, протягивать руки, стараясь поймать как можно больше капель, обмазывают этой кровью свои лица, слизывают кровь с рук…

Меня все еще рвет, хотя, казалось бы, нечем уже, желудок пуст и сух, и мне уже кажется, что я сейчас просто вывернусь наизнанку.